Твари.
3.
— Н-да… — Вержбицкий наконец оторвался от микроскопа и поднял взгляд на стоявшую рядом Наговицыну. — История становится еще интереснее.
— Значит, я не ошиблась.
— А хотелось?
— Хотелось чего? — недоуменно переспросила Алина.
— Ошибиться?
— Очень.
Вержбицкий задумчиво барабанил пальцами по лабораторному столу. Потом хмыкнул, но как-то не очень весело.
— Дожили… Ученый — и кто? Ламанча! — предпочитает, чтобы сделанное ею открытие оказалось пшиком, ляпом, ошибкой. А ее старый наставник вполне разделяет это весьма необычное предпочтение. Что скажешь, древние китайцы знали, как проклинать.
— «Чтобы ты жил в интересные времена»?
— Вот-вот. Похоже, эти интересные времена наступили. По большому счету интересные — даже на общем фоне нашей очень нескучной эпохи…
Алина позвонила Вержбицкому после того, как, вернувшись с совещания, провозилась еще пару часов в лаборатории. Старику следовало позвонить уже давно — он не простил бы, если бы в сложившейся ситуации его не задействовали. В трубке раздался всего лишь один гудок, и профессор, словно ждавший звонка у телефона, схватил трубку. Вопреки обыкновению, он не стал терять время на долгие и многоумные разговоры, к которым питал слабость, а просто и деловито попросил Наговицыну продиктовать адрес лаборатории. Через час с небольшим она уже встречала его такси у подъезда.
Ламанча была приятно удивлена, увидев выбравшегося из машины старого учителя. За годы, прошедшие со времени их последней встречи, он, казалось, совершенно не постарел. Пышная его шевелюра, правда, теперь была абсолютно седой, но сам Феликс Казимирович держал голову по-прежнему высоко и гордо, а его стройная подтянутая фигура и грациозные движения дышали тем же естественным — ну, разве что самую чуточку наигранным — аристократизмом, который в свое время сводил с ума не одно поколение юных студенток. Вержбицкий на лету поймал руку Наговицыной, мягко поддержал ее левой рукой и в одно мгновенье запечатлел на тыльной стороне кисти галантный поцелуй. Алина ахнула.
— Феликс Казимирович!
— Ну полно, полно, Алина Витальевна. Уж лучше признайтесь, что вам было не так уж неприятно.
— Да, но я уже и забыла…
— Вот именно. Хорошо, что сохранился хотя бы один пропахший нафталином профессор, способный напомнить, как должно приветствовать очаровательную женщину. Господи, Алиночка, да вы и впрямь похорошели за все эти годы — сколько их там, кстати, набежало?
Они поднимались по лестнице. Алина поинтересовалась здоровьем домочадцев Вержбицкого, но тот беззаботно махнул рукой:
— Умеренно живы, умеренно здоровы. Что уже само по себе достижение, сами понимаете. — Он покачал седой головой. — Но литература-то, литература, скажите на милость!
Наговицына, шедшая впереди, недоуменно обернулась.
— Какая литература?
— Да преподаватель этот, что на вас через меня вышел. Сергей… м-м-м…
— Михайлович?
— Да! Именно, Сергей Михайлович. Прав ведь оказался в своих опасениях. Невероятно, но прав.
Алина, звеня ключами, принялась отпирать замки решетки.
— Он, кстати, не только на этом поприще отметился. То, что наверху лежит, тоже ведь его рук дело.
— О! Так это он и был, тот самый камикадзе? По пятому каналу говорили, что учитель, но я как-то не связал… Вот вам и господа гуманитарии, м-да…
Поднявшись на еще один пролет, они оказались у дверей лаборатории. Наговицына нагнулась и двумя пальцами подняла с пола раздавленный окурок. Вержбицкий хмыкнул:
— Что, и решетка не помогает?
— Да нет, — смутилась Алина. — Это я сама вчера… В растрепанных чувствах.
— Это другое дело, — с готовностью заверил ее профессор. — Вы здесь хозяйка, в своем, так сказать, праве. А то у нас в подъезде, знаете ли, и домофон, и замок какой-то хитрющий, и еще черт-те что. И что же? Все площадки перманентно в окурках, банках, бутылках… Гадость.
Миновав прихожую, они вошли в лабораторию. Профессор обвел помещение взглядом, который тут же сфокусировался на сложенном вдвое теле огромной змеи, занимавшей весь оцинкованный стол для препарирования.
— Матка боска ченстоховска! — Вержбицкий медленно перевел взгляд на Ламанчу. — Что это?
— Убийца, — коротко ответила Алина.
Профессор, недоверчиво мотая головой, медленно подошел к столу.
— Даймондбэк. Но ведь размеры! Метра четыре? Больше?
— Четыре метра двенадцать сантиметров.
Вержбицкий обошел стол и нагнулся, чтобы лучше рассмотреть голову.
— Монстр… Просто монстр. Я не понимаю. Ведь ничего подобного в принципе не может существовать.
— В природе — безусловно, — согласилась Наговицына. — Не может и не существует.
— А этот?
— Мутант. Единственное, что мы знаем практически наверняка.
— Так-так-так… И в каком же направлении мутировала эта особь — за вычетом, естественно, чудовищных ее размеров?
Алина, не сдержавшись, вздохнула.
— Было бы проще перечислить те функции и органы, которые мутации не подверглись.
Она встала рядом с профессором и, придерживая голову змеи у основания, растянула ее пасть специальной распоркой, похожей на огромный пинцет.
— Посмотрите, Феликс Казимирович. Пластинки на верхней и нижней челюстях.
Вержбицкий надел очки и наклонился еще ближе.
— Хм… Похоже на какие-то ложные зубы…
Ламанча, взяв с соседнего столика карандаш, провела им по зазубренному краю верхней пластинки и показала профессору. На карандаше появился пропил до самого грифеля.
— Зубы, да. Но не совсем, как видите, ложные. Вот, смотрите.
Она немного свела концы распорки, растягивавшей пасть гремучника. Огромные ядовитые клыки, выставленные вперед, как смертоносные стилеты, аккуратно сложились, убираясь внутрь. Сейчас челюсти змеи были растянуты под углом в сорок — сорок пять градусов, а зазубренные костяные пластинки словно выдвинулись на первый план.
— Мечта… — ошарашено протянул Вержбицкий. — Настоящая мечта любой ядовитой змеи на этой планете. Она ведь может пожирать все, что ее душе заблагорассудится!
— И убивать тоже. Именно с этой целью.
Профессор резко повернулся к ней.
— Вы уже предупредили? Я имею в виду тех, кто сейчас занимается этой проблемой?
— Да. Они знают. Кроме того, мы с ними вместе видели результат — грудная клетка и внутренности трупа были выедены и, судя по всему, вот этими новообретенными зубами.
Вержбицкий задумчиво покивал.
— А мог это сделать наш экземпляр на столе — сам, в одиночку?
Наговицына отрицательно покачала головой.
— Не думаю. Объем тканей, которых лишилась первая исследованная нами жертва, был явно великоват даже для нашего чудовища. Кроме того, свидетели — скажем так, средней надежности свидетели — говорили о нескольких змеях, которых они видели на трупе. — Она помолчала и добавила: — Теперь я уверена, что они говорили правду.
— Так. Стало быть, это еще не весь репертуар. Чем еще будете удивлять?
Ламанча прошла к застекленным шкафам, стоявшим вдоль стены, открыла один из них и достала высокую банку, доверху наполненную формалином. Она поставила банку на соседний столик.
— Вот и еще, Феликс Казимирович. Второй — но не последний — номер нашей программы.
Профессор, не снимая очки, подошел поближе, взял в руки банку и стал медленно ее поворачивать.
— Стоп, стоп, — задумчиво проговорил он. — И телевидение, и вы, кстати, тоже, уважаемая Алина Витальевна, уверяли, что убита была одна змея.
Наговицына кивнула.
— Так оно и есть.
Вержбицкий поставил банку на стол и повел рукой в ее сторону.
— В банке, насколько я могу судить, у вас находится представитель того же вида. Даймондбэк, он же ромбический гремучник. Размеры, конечно, куда как более скромные, но достаточные для того, чтобы считать его вполне развившимся и функциональным экземпляром. Подросток, скажем так. И откуда же этот взялся, позвольте полюбопытствовать?
— Увы, профессор. Это еще далеко не подросток. Собственно, его и новорожденным не назвать, хотя до родов, я думаю, оставались считанные дни, если не часы.
— Вы шутите!
— Какие уж тут шутки. Он вместе с еще шестнадцатью братьями и сестрами был извлечен мною из чрева матери.
Алина сделала жест в сторону оцинкованного стола.
— Но размеры!
— Да, размеры внушительные. Вся бригада была от семидесяти с небольшим до восьмидесяти одного сантиметра. Этот, кстати, самый большой.
Вержбицкий, улыбаясь одними губами, посмотрел на нее поверх очков.
— И именно рекордсмена вы мне презентовали. Для вящего эффекта, я полагаю?
Наговицына рассмеялась.
— Отчасти. Ну и для большей отчетливости общей картины.
Профессор снял очки, аккуратно уложил их в футляр и сунул его в нагрудный карман пиджака.
— Номер второй и, как вы обещали, не последний. Знаете, я бы присел. Подобного шоу не припомню за всю мою немаленькую жизнь.
Они направились в сторону кресел. Вержбицкий сел, а Ламанча, включив чайник, полезла в шкафчик за чашками, кофе и сахаром.
— Не возражаете против чашечки кофе? Вам, кстати, можно?
Вержбицкий надулся.
— Можно, не можно… Что вы, в самом деле? Неужели я в какую-то инвалидную развалину превратился, сам того не заметив? Можно! Если, конечно, Елене Станиславовне не проболтаетесь…
Алина снова рассмеялась, насыпая в чашки кофе и сахар.
— Не проболтаюсь, честное скаутское.
— Вот и прекрасно. А то ведь посадила меня дражайшая супруга черт знает на что: декафеинированный — вы вслушайтесь в само сочетание! — де-ка-фе-и-ни-ро-ван-ный кофе! Как отбивная, только без мяса. — Старик фыркнул. — А ведь сама тайком попивает! И не что-нибудь, а настоящий эспрессо. За каковым занятием я свою дражайшую супругу однажды и застукал. О женщины, коварство имя вам…
— Да уж, — заметила Ламанча, наливая в чашки кипяток. — Впору на развод подавать.
— Поздно, Алиночка, поздно, — вздохнул Вержбицкий, помешивая ложечкой напиток. — Да и суд таковскую историю вряд ли изменой сочтет…
Они помолчали, отпивая горячий кофе маленькими осторожными глотками. Профессор отставил свою чашку и повернулся к Наговицыной.
— Ну-с, уважаемый доктор, продолжим. Кстати, я полагаю, меня вы пригласили не для того лишь, чтобы просто поразить. На полях замечу, что это-то вам вполне удалось. Однако прежде, чем мы перейдем к остальным номерам программы, хотелось бы пометить уже пройденные моменты. У вас листок бумаги найдется?
Алина протянула Вержбицкому блокнот и авторучку. Он степенно вынул футляр из кармана и водрузил очки на переносицу.
— Итак, первое. Убита змея. Вид — ромбический гремучник, он же даймондбэк. Что немаловажно, самка.
Наговицына заерзала на кресле.
— Что? — удивился профессор. — Я что-то не то — или не так — сказал?
— Нет, в принципе верно, но… Бог с ним, об этом потом.
— «В принципе»? Хм… Ну что ж, пусть пока будет «в принципе». Я продолжу, чтобы не запутаться.
— Конечно.
— Итак, самка. Это пометим вторым пунктом. Третье: самка была беременной, причем в последней, предродовой стадии. Верно?
— Да.
— Детенышей — неродившихся, но вполне готовых явиться на свет — было… Погодите, сам вспомню. Шестнадцать… нет, с тем крепышом в банке семнадцать. Это по третьему пункту. Четвертое. Длина змеенышей от семидесяти до восьмидесяти сантиметров… М-да… Симпатичный готовился десант… Пятое. Размеры убитой змеи практически в два раза превышают обычный размер ее американских сородичей. То же можно сказать и о детишках. Коэффициент и в этом случае равен примерно двум.
Вержбицкий задумчиво прикусил конец авторучки.
— Шестое. И самое важное. — Он увидел протестующий жест Алины и поднял руку. — На пока. Мы договорились повременить с новыми, уверен, ошеломляющими откровениями. Итак, шестое: пластинки. Пилки. Зубы. Из всего перечисленного какими-то естественными факторами можно пытаться объяснить почти все. Но не эти пластинки. Таких нет ни у одного вида ядовитых змей на нашей планете. В результате имеем портрет абсолютно универсального хищника, для которого размер его потенциальной добычи уже не ограничен размерами его собственной глотки.
— Простите, Феликс Казимирович, я все-таки перебью вас. Все эти моменты уже были выявлены еще ночью, точнее, ранним утром. И службы, задействованные в ситуации, это тоже знают.
— Уверен, что так оно и есть, — возразил старик, — однако же надо и мне как-то выстроить из фрагментов более или менее цельную картину. Что известно по яду?
— Несомненно кроталотоксин. По этой части более или менее стыкуется с тем, что на столе лежит не какое-то инопланетное создание, а хорошо известный нам даймондбэк. Во всяком случае, нечто, внешне очень напоминающее ромбического гремучника, пусть и гигантских размеров.
— Внешне — за вычетом зубов-пластин?
— Если бы только это. Но мы говорили о яде. Так вот, и сила его, и разнообразие находящихся в нем энзимов, и преобладание миотоксичной составляющей — все это просто за пределами всех норм и наблюдений.
— Он действительно настолько летален?
— Абсолютно летален. Кошка — Телешов это видел сам…
— Телешов?
— Да, тот самый учитель, убивший змею. Так вот, он видел, что кошка, на которую змея бросилась вначале, погибла в доли секунды. В случае людей смерть, уверена, наступала максимум в течение нескольких секунд.
— М-да… — Теперь Вержбицкий грыз дужку очков. — Что называется, одной заботой меньше. Противоядия, судя по всему, искать не придется.
— Какое уж тут противоядие… Ткани жертв — речь, заметьте, о людях — начинали перевариваться с поразительной скоростью, темнея и размягчаясь сначала в области укуса, а потом все дальше и дальше.
— Понятно. — Профессор мрачнел с каждой минутой. — В полном согласии с наличием этих новоявленных пластин. Еще недавно живую и крепкую плоть ими, может, и не откусить, а вот отхватывать полупереваренные размягченные ткани…
— Я тоже так думаю. На каком пункте мы с вами остановились?
— На седьмом. Яд.
Наговицына встала и зашагала по комнате. Потом, подойдя к креслу, в котором сидел Вержбицкий, по-прежнему сжимавший дужку очков уголком рта, она остановилась и в упор посмотрела на него.
— А теперь у нас следуют пункты восемь, девять и так далее. Загибайте пальцы, Феликс Казимирович.
Она снова принялась мерить комнату шагами, чеканя на ходу:
— Восемь: убитая змея может быть названа самкой потому, что сама предпочла быть ею. При вскрытии я обнаружила и яичники, и семенники.
— Интерсексуальность?!
— Именно. Вспомните островного гремучника-ботропса — как там его, этот островок у берегов Бразилии?
— Да черт с ним, островком, Алина Витальевна! Главное, что вид этот я и знаю, и помню.
— Значит, помните и то, для чего ботропсу на этом островке понадобились такие очень нестандартные изменения в организме?
— Черт! — Вержбицкий едва не швырнул очки на кофейный столик. — Мог бы догадаться и сам… Это же позволяет им повысить темпы размножения! Однако ситуация становится все менее и менее симпатичной.
— Что ж, профессор, не скажу, что это еще цветочки, но и ягодки пока не все.
— Алиночка, Бог с вами, что у вас еще припасено в вашем цилиндре?
— Номер девятый и, увы, не последний. Неродившиеся детеныши были вполне сформировавшимися особями.
— Я видел размер…
— В данном случае речь не о размере, Феликс Казимирович. Они были полностью сформировавшимися в половом отношении. Иначе говоря, едва родившись, они уже были бы способны к размножению.
Вержбицкий, приоткрыв рот, смотрел на нее. Потом, водя пальцем в воздухе, принялся за расчеты:
— Это значило бы, что… Хорошо, примем пятнадцать за среднее количество детенышей в выводке… Итого, имеем пятнадцать в геометрической прогрессии. Я подозреваю, что о сезонном размножении речь уже не идет, была бы температура подходящей. Значит, каждые три с половиной — четыре месяца…
Ламанча перебила его:
— Боюсь, что и здесь наши прежние знания нам не очень помогут. Мне кажется, профессор, что срок беременности может быть значительно короче. И даже намного короче.
— Погодите, — Вержбицкий разволновался. — Но ведь для того, чтобы выносить таких вот богатырей, — он сделал жест в сторону банки с формалином, — нужно время, так? Тогда отчего же короче?
Алина вздохнула и, подойдя к креслу, медленно опустилась в него. Потом усталым тоном проговорила:
— Метаболизм. Это и есть десятый — и главный — номер программы. Если я не ошибаюсь, метаболические процессы в организме наших мутантов происходят со скоростью немыслимой, неимоверной. И относится это, я думаю, практически ко всему: росту, пищеварению, выработке яда железами, размножению — всему. Если это и в самом деле так, то чудовище, лежащее на столе, может быть достаточно молодой особью. А сколько ее сородичей продолжает оставаться на свободе в нашем с вами городе, мне и думать не хочется.
Она накрыла ладонь профессора своей рукой.
— Поэтому мне и нужна была ваша помощь, Феликс Казимирович. Чтобы убедиться, что в этом — в главном — я не ошибаюсь.
Наговицына не ошибалась. Теперь они оба знали это наверняка. Как знали и то, что тревожная и пугающая ситуация поменяла категорию и превратилась в ситуацию катастрофическую. И Алина, и Вержбицкий сидели сейчас молча, хотя думали об одном и том же: что можно сделать, чтобы катастрофа не разразилась в полную мощь. По лицам их, однако, было видно, что к какому-то решению прийти будет не просто. Если возможно вообще.